Фима Жиганец.
Поднимите мне веки.
Ночная жизнь ростовской зоны: взгляд изнутри
Email: zhiganets@mail.ru, zhiganets@rambler.ru, aleksid@rambler.ru
ОТБОЙ в зоне — двадцать два нуль-нуль. По выходным — в двадцать три. Но сегодня пятница.
А впрочем, за “колючкой” отбой — понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило — “В тюрьме отбоя нет”. После десяти самая-то жизнь и начинается. Особенно — на зоне строгого режима.
— Это просто праздник какой-то, — задумчиво глядя в окно, произносит сухощавый арестант лет пятидесяти. А может, шестидесяти. У таких старых бродяг, потоптавших немало лагерей от Астрахани до Лабытнанги, трудно на вид определить возраст.
— Ты скажешь, дядя Коля, — усмехается молодой рыжий кавказец. — Погода паскудная — дождь да ветер.
— А ты что, в парк культуры собрался прошвырнуться? Что нам тот дождь: мы не в солнечной Анталии. Зато прапора лишний раз по зоне рысачить не будут.
Дядя Коля отхлебывает из кружки горячего чифира и передает кавказцу.
— Не нравится мне, Алихан, обстановка в отряде. Стоит на десять суток в шизняк отлучиться, начинаются какие-то мышиные движения, козлиные наезды… Нехорошо, братка.
Философский разговор о “мышиных движениях” происходит в каптерке шестого отряда, на втором этаже общежития. Помещение каптерки приспособлено, можно сказать, под “элитный номер” на двух человек. Эти двое и чаевничают-полунощничают у “чифирбака”. Тот, что постарше, в спортивных штанах “Адидас” и в полосатом “рябчике” (как по-матросски называют бывалые зэки тельняшку) — Коля Тайга, “битый каторжанин”, особо опасный рецидивист, переведенный в колонию строгого режима из “полосатой” зоны, с Печоры. Таких арестантов обычно немного. “Рецидуям” смягчают режим не слишком охотно. В новой “зоне” Тайге прочили место “положенца” (по-старому, “пахана”). Но дядя Коля, сославшись на возраст, просто стал “смотрящим” в отряде.
Алихан Джичоев (погоняло “Князь”) — подручный Тайги. “Тяжеловес”, как называют таких ребят на зоне. В шестнадцать лет бежал Алихан из родимой Осетии, скрываясь от родичей одного парнишки, которому по горячке проломил голову. Поступил в строительный институт, проучился один курс, выступал в студенческой сборной по вольной борьбе. Однажды после соревнований и столкнулся случайно с двумя своими гонителями. Схлопотал первый срок за тяжкие телесные. И пошло-поехало: в зоне “правильные пацаны” заметили, взяли под крыло, на волю вышел уже “с понятием”. Но продержался недолго. Опять характер подвел. Как рассказывает сам Алихан: “Придавил мужчинку”.
— Ништяк, дядя Коля, разберемся, — пытается успокоить “положенца” Князь.
— Разберемся, разберемся… — хмуро повторяет Тайга слова осетина, и в это время из спального помещения доносятся громкие вопли с матом. — Это что ещё за цирк? — вскидывает брови Тайга, взглянув на Алихана. — Что за кипиш на болоте? Кумовьев скликают?!
Князь пулей вылетает из каптерки и через минуту волочет за шиворот двух зэков, один из которых не намного уступает ему в размерах.
— Вот они, бакланюги! Погрызлись, кому что по ящику смотреть! Битюг со своими желает по 35-му какой-то боевик, а другим мужикам сексу подавай…
— Будет у них секс, — спокойно обещает Тайга. — Сейчас придут кумовья и всех перетрахают. Вы что, озверели? Орете на всю зону, как потерпевшие!
— А че он… — растерянно машет в сторону животастого битюга конопатый мужичонко.
— Все сказал? — обрывает “смотрящий”. — Теперь твоя очередь, Василий. Что, на воле боевиков не хватало? Когда тебя менты раком на капоте под “калашом” держали…
— Это нехороший базар, Тайга, — глухо бурчит Битюг. — Меня раком никто…
— Угу. На всю Расею-матушку твою позу по этому же ящику демонстрировали. Надо было права качать, когда тебя “маски-шоу” враскарячку ставили. А теперь ты уж дай мужикам сеанса нахвататься. Где им ещё голых телок поглядеть? На лагерных “петухов” не у всякого поднимается. Пусть расслабляются. Потом с Дуней Кулаковой на “дальняке” поручкаются — проблем меньше будет. И не серди меня, — обрывает Тайга Битюга, не давая тому возразить. — Хорош бакланить. Забыл, как мы неделю без телевизора сидели?
Вокруг ночных посиделок у телевизора между арестантами и начальством идет вечная борьба. В двадцать два часа оперативный дежурный централизованно обесточивает общежития отрядов, оставляя лишь тусклый ночничок в спальном помещении. Но зверехитрое зэковское племя только ухмыляется в ответ на эти выдумки “начальничков”. Свой же брат электрик протягивает по стенам скрытую проводку, которую не обнаружить ни один “пупкарь”, как называют контролерский состав — младших инспекторов по надзору. Так что свет “на бараке” есть всегда. Но если при внезапной проверке “хлопнут” арестантов за просмотром “ящика” после отбоя, могут лишить такого удовольствия на неделю, а то и больше.
— Теперь расставляй шахматишки, — говорит Князю Тайга, выставив за дверь неугомонных осужденных.
— Дядя Коля, а с “лохмачами” что делать? С этим новым “козлом” оборзевшим…
— Ты у меня спрашиваешь? Это я тебя, дорогой, спрашивать должен. Ты за меня на отряде оставался. Лады, лады, только не строй отмазок, — отмахивается старый бродяга от попыток Алихана оправдаться. — Не в тебе дело. Обычные кумовские прокладки. Пробуют отряд на “козлистость”. Кинули шакалят “вязаных”, теперь будут глядеть со стороны, кто кого загрызет: мы их или они нас. Свистни какому-нибудь гаврику, чтобы этого Савелкина сюда позвал.
— Не придет. Он стойку держать будет. Старшина отряда, независимый. С холуями своими может и свалку затеять.
— Да что ты? А вот я не гордый. Пошли.
Старшего дневального тайга и Князь находят среди толпы мужиков в комнате отдыха у телевизора. “Главкозел”, затаив дыхание, наблюдает, как юная китаянка делает эротический массаж курчавому негру.
— Не обкончался еще? — вежливо шепчет Тайга, наклонившись к уху Савелкина.
— Ты со мной так не базарь. Со своими “торпедами” так базарить будешь.
— Можно и по-другому, — миролюбиво соглашается “смотрящий”. — Нежно и в интимной обстановке. Потопали.
— Никуда я не пойду, — резко отвечает старшина.
— Что, бздиловатой конь породы? А ты не боись… В шахматишки сыграем. Или у тебя в шахматишки тямы нету?
Дядя Коля кривит душой. Он прекрасно знает, что у Савелкина в шахматишки “тяма есть”. Навел справки: первый разряд у “козла”.
“Козлами” в колонии кличут активистов из числа осужденных. То есть тех арестантов, которые добровольно помогают администрации. Участвуют в различных самодеятельных организациях, поддерживают порядок, своего же брата “сидельца” учат жить. Это последнее обстоятельство особенно бесит арестантов: сам-то ты кто?! На себя погляди! Зато у “козлов” — власть. Хоть маленькая, а власть, да плюс прикрышка от начальства.
— Ну, пошли, поглядим, — настороженно соглашается старшина. Поднимается. С ним вместе — и двое его помощников.
— А эти огудины, они тебе ходы подсказывать будут? — кивает Тайга на сопровождающих.
— На игру посмотрят.
— Добре.
Как только Тайга с Савелкиным входят в каптерку, Князь мгновенно перестревает дорогу “огудинам”:
— Стойте, где стоите!
— Борзеешь, зверь?!
Кулаком в ребра, лбом в переносицу — и “горилла” медленно сползает на пол по стене. Стой, где стоишь! — повторяет Князь, резко обернувшись к другом. Тот, впрочем, ответить не может: его, что называется, “взял на вязы” невесть откуда возникший Битюг, заломив руку и придушив левой сзади за горло.
В каптерке тем временем обстановка накаляется. Савелкин начинает понимать, что все идет не по тому сценарию.
— Где мои ребята?
— За дверьми.
— А ну впусти!
— Слышишь, “лохматый”, здесь командую только я.
— Ну и пошел ты на…
Договорить Савелкин не успевает. Тайга обрушивает на его темя “чифирбак” — огромную литровую кружку. Остатки густого чая и заварка разлетаются в стороны. Тайга повторяет процедуру ещё раз, и еще, и еще… Дверь каптерки приоткрывается, из коридора раздается голос:
— Все в порядке, дядя Коля?
— Для меня — да, — отвечает Тайга.
Дверь закрывается.
Тайга наливает из чайника в кружку воды, потом взбалтывает содержимое — и вместе с “нифелями” выплескивает в лицо старшине. Тот, застонав, пытается подняться. Тайга приподнимает его за шиворот и швыряет на диван.
— Ну что, сука, оклемался маленько? А теперь сиди и слушай, пока я говорить буду. И не вздумай перебивать! Неприятность получится.
— Ну, гад, я еще… — шипит Савелкин — и тут же снова получает кружкой, но уже по лицу.
— Я предупреждал, — ровным голосом констатирует Тайга. — Теперь запомни: ты уже труп. Ежели бы меня “гадом” кто на “особняке” назвал или, к примеру, ты при своих холуях, я б тебе грызло вырвал. Зная твою сучью натуру, я и беседую с тобой лоб в лоб. Себе новый срок не схотел накручивать за такую падлу, а поучить тебя так и так надо. Борзеешь, козлиная рожа.
Савелкин молчит.
— До тебя мы с “красными” спокойно жили. Они свое крутили, мы — свое. Хочешь срок тихо добить — держи свою борзость на привязи. А ты что творишь, гаденыш? Хочешь мужиков пустить под “красный пресс”? У нас в год столько докладных не писали, как с тобой за неделю! Да хоть бы мозги напрягли! А то телегу накатал твой Чернышев — “по факту обнаружения у осужденного Афонина хлебных крошек в целлофановом пакете, где лежал хлеб”. Передай ему, что в другой раз в том пакете найдут его яйца всмятку!
Дальше поехали. Другое животное, Меркулов, вчера сделал замечание Косте Мухе за то, что тот “уже четыре дня не брил шею”. А что вы за шмон устроили по тумбочкам? Андрюху чуть не “трюманули” за то, что в его “гараже” нашли марки для конверта. Конверты, смотри ты, хранить можно, а марки — нет! А Криворучко, твой завхоз? “Пищевка” у него по полчаса работает, народ свою хавку пожрать не успевает, она там гниет! Ну, что скажешь?
Савелкин сосредоточенно стирает с лица остатки заварки.
— Чего молчишь, командир? Расскажи про “наезды на овец”.
— Какого ты до меня прибодался?! — срывающимся голосом восклицает старшина. Внутри у него все горит от стыда и обиды, от перенесенного унижения. Но ему хочется. Несмотря ни на что, “сохранить лицо”, и он пытается сдержать истерические нотки. — Я при чем? Есть председатель совета коллектива!
— Слышь, ты, жентельмен красивый, ты кончай мне по ушам гулять! С этим председателем у нас проблем не было, покуда ты не появился! Твоя это возня мышиная. И макли ты тут крутишь, а не он. В общем, так: три минуты тебе привести себя в божеский вид, утирайся — и пошел вон отсюда. Еще раз повторятся твои штучки — я с особого пришел, уйду на тюремный. “Мочить” тебя не буду, я старый жулик, “мокруху” не уважаю. Но инвалидом сделаю. На всю жизнь. Будешь лежать и в потолок поплевывать, будут тебя кормить манной кашей и “утку” выносить. Но не каждый день. Каждый день выносят из-под тех, кто платит. А тебе чем башлять? Ты ж голожопый, как павиан.
Савелкин поднимается, отряхивается и уходит, втянув голову в плечи.
— Ну как, дядя Коля, сыграли в шахматишки? — весело спрашивает Алихан, заходя в каптерку. — Что-то он притруханный вышел.
— Ферзь рубит — пешки летят, — философски замечает Тайга. — С шахматами закончили, пошли до катрана.
“Катран” — место в бараке, где “братва” перекидывается в картишки. “Катает”, говоря по-местному. Или — “колошматит”. Лучшее время, понятно, ночь. Днем кто ж позволит?
Играют в “веселом углу”, у “черных”, то есть у блатных, на одной из кроватей. Когда сюда подходят Тайга и Князь, на “катране” царит необычная тишина. Это настораживает. Во время игры, как правило, страсти накаляются, эмоции хлещут через край. Всевозможные подколки и издевки входят в арсенал хорошего “исполнителя”, как называют опытных картежников. Умение вывести противника из себя, но сделать это “технично”, тонко — ценится в арестантской среде чрезвычайно. А уж среди картежников — тем более. Зачастую это — половина победы. А вспыхнет соперник, поддастся на провокацию, бросится на тебя — ему же хуже. Ответит по всей строгости. Нервишки не в порядке — лучше “шпилевом” не заниматься.
— Шо такое, господа сидельцы? — с усмешкой вопрошает “смотрящий”. — Зону объявили неигровой? Чи траур по хозяйской теще?
— Мужички у тебя сволочные, Тайга. Фуфлыжное племя.
Тот, кто это произнес, поворачивается к старому каторжанину лицом. Это Воас — один из “быков” “положенца” зоны, Слоника. Сам Слоник со своими располагается в третьем отряде. Молодой блатарь из породы молодых, хамовитых уголовников, и ребят вокруг себя собрал таких же.
— Алихан, дорогой, что же ты не сказал, что у нас гости? — ровным голосом произносит Тайга, как бы пропуская мимо ушей вызывающую реплику Власа. Но те, кто знает “смотрящего”, по тону понимают: гость уже нарвался на неприятности. Понимает это и Князь.
— А чего предупреждать? — лениво сквозь зубы цедит он. — Завтра мужикам по-новой локалку заваривать. Что, у себя в отряде не с кем шпилить? Или свои на катран не пускают?
— Ты метлу привяжи! — взрывается Влас. — Где хочу, там играю! А если ваш “пассажир” через пять минут десять тонн на кон не кинет — “фуфлом” расплатится!
Он тычет грязным коротким пальцем в верзилу с обвислыми ушами и растерянным лицом печальной лошади. Это — слесарь гаража зоны Таранкин.
— Стало быть, он тебе вкатил десять штук? — интересуется Тайга. И, обращаясь к слесарю, укоризненно замечает: Валера, я ж тебя предупреждал — на катран ни ногой! Тебе даже в дочки-матери нельзя играть. Масла в башке — на один бутерброд!
— Короче, платить будем? — грозно наступает Влас.
— Тише, тише, — успокаивает Тайга. — Ты не дома. Боговать будешь у себя в бараке. Здесь ты никто, и зовут тебя никак.
— Да я от Слоника! — кипятится Влас.
— Да? И шо он мне хотел передать?
Влас спохватывается что “загрубил”: Слоник тут, конечно, не при чем. Его имя выскочило у блатаря непроизвольно, просто “для авторитету”, “для понта”. Но что вылетело, того уж не поймаешь.
— Когда надо будет — передаст!
— Значит, ничего? А ты “передаст”, “передаст”…
Барак взрывается от хохота. Все прекрасно знают анекдот насчет “Ты сам — передаст!”. Но “предъявить” Тайге Влас ничего не может. Тот просто “отмажется”: дескать, повторил его же слова, попенял на пустословие…
Гость сидит красный от бешенства. Он не знает даже, что ответить. А Тайга продолжает, обращаясь к Алихану:
— Так что же здесь делает этот красавец?
— К землякам пришел, наверное, — подыгрывает Князь.
— Мало ли земляков; мы все земляки, по одной Земле ходим. Ты с каких краев будешь? — спрашивает Тайга Власа.
— Какая разница…
— Один ебет, другой дразнится! Я, к примеру взять, елецкий. И не стыжусь. Слыхал, небось, что Елец — всем ворам отец? А у тебя, получается. Как у труболета — ни Родины, ни флага?
— Да с Кацапетовки он, — отзывается кто-то из темного угла. — Московский.
Московских в зонах почему-то не любят. Как и питерских. Видимо, сказывается всегдашняя смутная неприязнь провинции к столице. Для Тайги это — ещё один козырь.
— Москвич… — бросает он куда-то в неопределенность. — Москвичи, москвичи, на хуй лезут, как сычи. Вот такой у нас фольклор, — неожиданно и как бы извиняясь, сообщает он, но обращается опять-таки не к Власу, а ко всей почтенной публике. Дескать, не в обиду сказано, а так, для общего кругозора.
Подобного Влас стерпеть уже не в силах.
— Ты, падло полосатое! — орет он, бросаясь на “смотрящего”.
И тут же оказывается на полу с вывернутыми руками.
— Пустите, вы, волки! — хрипит он. — С вас за все спросят, за все!
— Тут он прав, господа арестанты, — обращается Тайга к зэкам. — За все надо спрашивать. По понятиям. Шо у нас здесь, одесский цирк? Каждый кувыркается. Как хочет, вякает, что в голову взбредет.
В спальном помещении уже собралась толпа. Большая часть осужденных давно забыла о телевизоре. Какой там секс, когда рядом порнуха!
— А по понятиям, господа арестанты, — продолжает Тайга, — Влас имеет с Валеры десять тонн. Карточный долг — долг чести. Да отпустите вы парня, чего вы ему ласты покрутили?
Гостя отпускают. Он стоит злой, взъерошенный и хмурый.
— Есть у тебя чем рассчитаться, Валера? — спрашивает Тайга.
Растерянный Валера только хлопает кобылячьими глазищами.
— Тогда, конечно, придется подставить попу, — констатирует “смотрящий”.
Валера бледнеет, хотя в темноте это незаметно. В толпе проносится недоуменный ропот.
— Ну, получай, что причитается, — обращается Тайга к Власу.
Тот настороженно и выжидающе смотрит на каторжанина. Понимает: это лишь увертюра.
— Шевелись! — подбадривает Тайга. Время пошло. Мы тебя. конечно, не торопим, но и ты нас пойми. Нам ведь тоже кое-что причитается получить. С тебя.
Влас невольно отступает на шаг — и упирается спиной в стену из зэков.
— А как же ты думал, братка? — задушевно растолковывает дядя Коля. — За базар отвечать надо. Закосорезил ты, Москва. Закосорезил… Вообще-то я человек незлобливый. Если бы ты просто на меня отвязался, я бы, может, и простил. Ну, спросил бы для порядку. Как говорится, дал бы почувствовать братскую руку, отпустил бы хорошего “леща”… Но ты ведь “полосатую масть” офоршмачил. Народ не поймет. Придется и тебе становиться на четыре кости. И будет у нас завтра на зоне на две девочки больше.
Наступает тягостное молчание.
— Тайга! — вдруг начинает жалобный скулеж слесарь-должник. — Тайга! Ну давай решим как-нибудь по-мирному!
— Не надо было судьбу дрочить! — зло обрывает Тайга. — “Как-нибудь”! Вот сейчас и узнаешь, как таких нибуть!
— Дядя Коля, в натуре, — заступается Алихан, — может, замять это грязное дело? Ну, ты простишь этого “быка”, а он — Витюху.
— А меня кто — Господь простит? Уних с Таранкиным — личные разборки, а тут речь о чести каторжанской.
Но все уже понимают, чем закончится разыграный спектакль. В конце концов оплеванный москвич убирается из отряда несолоно хлебавши, без выигрыша, да к тому же принеся извинения “смотрящему” и арестантам за свой “косяк”. Осужденные расходятся: кто спать, кто опять к “телеку”, кто обсуждать случившееся.
Тайга подзывает к себе Таранкина.
— Смотри, лох — последний раз! Еще раз вляпаешься в блудную — лично порву тебе жопу на портянки!
И снова Тайга с Князем прикалываются колбаской да чайком в своих “аппартаментах”.
— До Слоника дойдет — “мутилово” может начаться, — говорит Алихан, поглаживая жесткую щетину на подбородке.
— Хороший ты пацан, — похлопывает его по плечу Тайга. — Но выше фраера не подымешься. Многого не догоняешь. Ты что, в натуре считаешь, что зоной вертят все эти слоники, ежики да бобики? Эх, Князь! Этих толстолобиков насовали на козырные места потому, что достойные каторжане нынче высовываться не хотят. Время смутное… Вот такую “урлу” и ставят “на положение”. Пускай огольцы в авторитетов поиграют. Я бы и на отряд не пошел. Люди попросили. Если Слоник захочет мне что-то предъявить, ему в момент хобот оборвут. Вот так. Ты по свободе помаракуй над тем, что я сказал. А сейчас кемарить пора. Нервная выдалась ночка.
Он подходит к окну и глядит во двор. Темно, пусто, мрачно. Накрапывает дождь.
— Да-а, праздничек…